Спасиб, правда не знаю сколько иронии было в сказанном... тем не менее хочется еще одно выложить...
___________________________________________________
Пусть будет зал,
Сегодня мне не спится…
Отбивать ритм незатейливой гитарной мелодии, стуча носком туфли по ножке тумбы с зеркалом. С улыбкой провести по взъерошенным каштановым волосам пальцами, вновь, как раньше, запутавшись в них, а затем взять с тумбочки небольшую баночку…
Грим ложится привычными мазками, как у гончара, делающего глиняную скульптуру и то тут, то там смазывающего излишки материала. Словно снимаешь кожу, обнажая ослепительной белизны маску, сквозь которую смотрят красные от долгой бессонницы глаза. Взгляд хищным, но усталым зверем прячется в густых клубах сигаретного дыма, серого, похожего на испещренную царапинами, заезженную граммофонную пластинку с надоевшим уже за несколько лет вальсом.
Пара взмахов ладонью и помада вырисовывает на лице нервную косую улыбку от уха до уха. Улыбку, которая станет не снимаемой печатью, пока длится этот вечер. Гулкие шаги от своей каморки темной и почти пустой, лишенной всяческих удобств, кроме уже упомянутого зеркала, тумбочки и стула, но кажущейся сейчас единственным убежищем от ожидаемого…Идущим на казнь последние шаги до виселицы тяжелы… Последние шаги до сцены даются еще тяжелее… Уже слышен рев сотен глоток, требующих смеха и веселья, а закрыв глаза, кажется, что, подобно древним гладиаторам, идешь в клетку с опасными хищниками… И ведь ничего кроме улыбки из оружия, то и нет… Ничего нет против неприкрытого голода изощренной, надоевшей любовью ко лжи и усталой на своих работах толпы. Говорят, на то, как работает другой человек можно смотреть бесконечно, это как раз его случай… Нечего противопоставить тем, кто хочет увидеть как работает Он… одинокая фигурка, с улыбкой, приклеенной скотчем к молодому лицу…
Изогнув тело резко и дугообразно, заставил себя выйти к самому краю и отвесить шутовской (а, впрочем, кем же еще он был?) поклон… Глубокий вдох и медленный выдох… Полился монолог, но не тех анекдотов и шуток, которые Он нес сюда раньше. Все стало сложнее и легче одновременно… Прошлое заискивание потеряло ценность… Это был его последний выход…
Он открыто глумился над ценностями, моральными устоями публики, а они радостно улыбались и хлопали в ладоши, как дети… Вытягивал наружу пошлые и самые скользкие, потаенные мысли и желания каждого зрителя, словно рыбешку из речки, заставляя ее задыхаться и позволяя рассмотреть со всех сторон, и зрители любовались и радовались еще сильнее… И просили еще, еще ещщще, ещщщщщще… Шипение, словно опасные и голодные хищники стали ползучими гадами, истекающими ядовитой слюной…
Он вытаскивал их грехи и паденья, но женщины не краснели, не вспыхивали маковым цветом, мужчин не задыхались от гнева… Они соглашались и кивали, так же довольно смеясь и, когда он поносил каждого, за пороки, когда оголенными проводами проходил по их слабым местам. Когда менял лица, принимая облик тех или иных людей и оскорбляя их своими действиями и намеками... Казалось, обидь он ребенка, все лишь засмеялись бы «удачной шутке».
Шоу длилось несколько часов, вынуждая почувствовать, как тает и злость и желание что-то изменить в их душах, как тают силы, и растет усталость, до этого копившаяся лишь в глазах… Как она накатывает волнами, заставляя чуть покачиваться из стороны в сторону, подобно пьяному, но Он все продолжал говорить своей почтеннейшей публике, которая смеялась и ликовала, будучи опущена носом в свои же помои… Он тратил годы жизни, за возможность сказать правду тем, кому она была смешнее и нелепее шутки…
Сегодня он высказал все… усталый седой старик, с нарисованной улыбкой…
_________________ В третью ночь на порог не приходит чужой,
Я один, и костер станет свечкою...
Где ж вы видели проклятых с вашей душой...
|